Это история о нескольких знакомых мне людях, людях живших «на пределе», и о том, как с точки зрения австрийской школы можно описать их жизнь и жизни многих других похожих на них.

Изучающие австрийскую школу экономики, знакомы с понятием предельной полезности. Теория стоимости Карла Менгера, базирующаяся на понятии предельной полезности, произвела революцию в экономической науке: в каждой книге упоминается предельный продукт и предельные издержки, а также предельный работник, который вытесняется с рынка минимальной заработной платой в те отрасли, где рабочая сила более необходима в данный момент. Предельность как экономическое понятие описана достаточно полно. Однако, как со многим другим в экономике, существует намного более живое описание теории стоимости, которое, на мой взгляд, заслуживает большего внимания. Так же, как не существует в реальности равномерно функционирующей экономики, так никогда не существовало равномерно прожитой жизни. И до тех пор, пока самые строгие теоретические модели человеческой деятельности не станут принимать во внимание этот самый субъективный элемент, они рискуют поддаться интеллектуальной близорукости, в которой забыта сама человечность людей. Этой опасности мы сможем избежать, если глубже разберемся со значением предельности.

Где-то с десяток лет тому назад я проработал целый год в «хостеле», который я буду называть Хемптон Хаус – такой странный гибрид где-то между пятизвездочным отелем и молодежной общагой. Нашими клиентами, в основном, были иностранные студенты, участвующие в госпрограмме учебы за рубежом. В промежутках между осмотром достопримечательностей и местных баров, они посещали языковые курсы, как того требовало госположение о студенческой визе. Поскольку гостиницы в центре были заоблачно дороги, хостелы были самыми привлекательными вариантами для таких студентов. Та же компания, что владела Хемптон Хаус, так же была владельцем и большинства остальных отелей.

Суета и обилие происшествий, случавшихся здесь ежедневно, соответствовали, скорее, не провинциальной гостинице «У Галины» а, фешенебельному отелю «Хилтон». Это было место, где обычным ответом менеджера на вполне обоснованные жалобы постояльцев вы слышали что-то в роде: «Ну, разве, это моя вина, что вы решили остановиться здесь?».

Мне лично неоднократно доводилось быть свидетелем такого несчетного количества безумных ситуаций, что, вполне, хватило бы на мини книжку. То ли это было расследование в стиле команды «Тайны следствия 3» по делу об уринации на кухонный телефон (конечно, никто не испражнялся на телефон – просто вода из прогнившего бойлера подкапывала на полочку ниже), то ли это помощник управляющего, ложно утверждавший, что болен раком, прокрадывался поздним вечером, подслушивая за дверями постояльцев и вынюхивая «подозрительную деятельность».

Что же касается условий труда: работники жили в общих крошечных, минимально обставленных комнатах, с общим душем в коридоре, а о завтраке для персонала и вовсе, как говорится: нет слов, остались одни выражения! Не было ни выплат в ПФ, ни отпуска, ни соцпакета. О наемном рабстве не могло быть и речи, поскольку не было никакой зарплаты, и каждый новый работник должен был подписать форму согласия о немедленном выселении после увольнения. Один менеджер был уволен за торговлю наркотиками, другой за то, что открыто употреблял их, а третий за то, что устроил в подвале музей игрушечных автомобилей.

Не удивительно, что такое предельное, маргинализированное место должно было притягивать на работу претендентов, не рассчитывающих на многое. Некоторые из них были похожи на меня: выпускники колледжей, которые покинули дом с небольшой суммой денег на карманные расходы, движимые обманчиво заманчивой перспективой попытать счастья в большом городе. Другие уже испытали судьбу и проиграли. Мой сосед по комнате однажды уже успел побывать мультимиллионером с местом на чикагской бирже. Но потерял все, когда после двух недель проведенных с Jack Daniels а не с Dow Jones, раздался телефонный звонок и голос на другом конце сказал «Margin call!». Теперь, через тридцать лет после тех событий, он снова оказался на пределе, берясь за дополнительную работу за $20, то там, то здесь, на подмену.

Для некоторых, однако, предельность была больше, чем просто обстоятельство; это был способ жизни. Их резюме, как правило, включали госпитализацию в психиатрический стационар, часто в сочетании с амбулаторным назначением нейролептиков. Наиболее примечательным членом этой группы был Бен, кроткий аудитор компании. Терпимый к недостаткам, с острым интеллектом, Бен был служащим Хемптон Хаус дольше всех, кого я помню. Долгое время я не мог понять, как кто-то его калибра мог оставаться таким преданным работодателю, который того не заслуживал. Так было до того, как он, однажды утром, появился на ресепшене, и бледный, в холодном поту попросил меня сделать звонок менеджеру. В моей комнате муравьи, - сказал он, - тысячи. И агенты ЦРУ пытаются влезть ко мне в окно и украсть мой компьютер. Вы должны позвонить куда-нибудь. Я не могу сдерживать их вечно.

Бен окончательно перестал видеть галлюцинации через три дня и после беседы с милосердным и симпатичным офицером полиции. Но я больше никогда снова не задавался вопросом о его истории предельного трудоустройства.

С тех пор я потерял контакт со многими измученными душами, кого я когда-то знал, имена многих из них растворились в памяти. Но я четко помню, что именно они чувствовали об их обстоятельствах. Подавляющее большинство считало себя эксплуатируемыми, я тогда тоже разделял это мнение. Бизнес проект Хемптон Хаус был практическим воплощением плаката о «Социально безответственном» бизнесе. Благодаря своему завидному географическому положению и намеренному отказу от каких либо инвестиций сверх минимально необходимого, компания могла загребать огромные прибыли даже при загрузке меньше половины – и это несмотря на бизнес философию, в которой работники были обязательствами, компетентность управляющих была роскошью, а клиенты были неизбежным злом.

Знакомство с австрийской школой заставило меня переосмыслить все, что я знал о Хемптон Хаус. Были ли мы действительно жертвами жадной капиталистической эксплуатации и жажды наживы? Теория полезности освещает этот вопрос под иным углом: Кто принял решение жить в таких условиях и почему? Не потому ли все мы оказались в Хемптон Хаус, что нам там предложили нечто такое, что каждый из нас ценил больше, чем любые другие альтернативы имевшиеся у нас? Т.е. на языке альтернативных издержек, Хемптон Хаус устраивал нас достаточно, чтобы пренебречь упущенными выгодами от всех других вариантов нашего трудоустройства на тот момент.

Что же касается меня лично, я получил огромную выгоду – выгоду такого рода, что ни одно государство не может гарантировать. Это работа дала мне возможность почувствовать финансовую независимость, даже с очень небольшим количеством денег. Благодаря этой работе, каждый раз, когда я выходил из парадной двери, то оказывался посреди города, который до сих пор является самым ослепительным и чудесным городом, что я когда-либо видел. Но более всего, это означало, несколько оставшихся бесценных месяцев свободной юности, перед тем как я, наконец, должен был остепениться и найти «настоящую работу». Не смотря на все за и против, Хемптон Хаус дал мне лучшую возможность для того, что экономисты называют максимизацией полезности. И это должно было быть так для остальных, иначе они просто не были бы там.

Описание стоимости австрийской школой не является только теорией полезности, но теорией предельной полезности – концепцией, если только полностью её оценить, способной сделать понимание основ экономической науки естественным для всех людей. Задумайтесь: большинство людей сегодня приведут историю с Хемптон Хаус как яркий пример провала рынка, неспособного защитить слабых членов общества. Это было бы основой для отказа от свободы в пользу справедливого общественного устройства, дающего право и далее оправдывать вмешательство государства ограничивающего минимальный уровень оплаты труда, вмешивающегося в трудовое законодательство и усиливающего бюрократический надзор.

Однако, с австрийской точки зрения, все совсем наоборот. Противоположно тому, что нам подсказывает здравый смысл, обществу необходимы его предельные производители. Как бы ни были плохи условия, факт остаётся фактом, что без Хемптон Хаус некоторые люди, работавшие там, не имели бы работы вообще. Любая компания с более компетентным надзором уволила бы их через неделю. Вместо этого, они обнаружили, что даже и для них найдется место.

Ради справедливости надо сказать, что только редкая фирма может позволить себе быть настолько плохой, какой была Хемптон Хаус, и выживать в продолжение хоть сколько–нибудь длительного периода времени. Это потому, что в большинстве случаев конкуренция сметает такие предприятия с рынка, обеспечивая переход их капитала в руки более способных производителей – производителей для которых, как известно «потребитель есть король», о чем так часто упоминал Мизес. И как Батлер Шаффер напоминает нам в своей книге "Boundaries of Order", жизнь сама «функционирует на пределе». И действительно, есть такие предельные производители, которым удаётся каким-то образом выживать год за годом. Немногие даже процветают. Но почему? Потому что они нашли свою нишу, в которой они нужны. Благодаря тому, что они сделали это, люди на самом пределе общества получили место, где и они нужны. Им, обреченным на «сострадание» социальных реформаторов и законодателей, некуда было бы пойти кроме как в заведение для умалишенных. Но оказавшись на рынке, они остаются свободными, чтобы вести осмысленную жизнь, делая свой продуктивный вклад, хоть даже и очень скромный, в жизни других людей. Это и есть жизненное значение предельной полезности: когда общество свободно, даже те среди нас, которые находятся на самом пределе, не должны оказаться за пределом.

Эта статья посвящается Бену, который покинул этот мир в своей комнате в Хемптон Хаус в прошлом году.

Оригинал статьи

Комментировать в блоге

Перевод Евгения Мартынова.