Из сборника по экономике частной собственности издательства Elgar “The Elgar Companion to the Economics of Private Property”

Редактор: Энрико Коломбатто

London: Edward Elgar, 2004

I. Проблема социального устройства

Пребывая в одиночестве на острове, Робинзон Крузо может делать всё, что только пожелает. В этой ситуации вопросов относительно норм подобающего человеческого поведения, то есть социального взаимодействия, просто не существует. Эти вопросы могут возникнуть только тогда, когда на острове появляется второе человеческое существо, Пятница. Но даже в этом случае, до тех пор, пока не возникнет недостатка (scarcity — прим.ред.), проблема не является особо актуальной. Предположим, что остров – это Райский Сад, и все блага присутствуют здесь в избытке. Это «бесплатные блага», как, например, воздух, которым мы всё время дышим и которой является «бесплатным» (то есть, имеющимся в избытке — ред.) благом. Что бы Крузо ни делал с ними, его действия не имеют последствий ни относительно будущего потребления им этих благ, ни относительно текущего или будущего потребления тех же благ Пятницей (и наоборот). Таким образом, конфликт между Крузо и Пятницей по поводу использования этих благ вряд ли возможен. Конфликт возможен только тогда, когда благ недостаточно. Только в этом случае возникает необходимость сформулировать правила, которые сделают подобающее – бесконфликтное – социальное взаимодействие возможным.

В Райском Саду существует только два вида редких благ: физическое тело человека и пространство, занимаемое этим телом. У Крузо и Пятницы по одному телу, и каждое из них может находиться в определённое время только в одном месте. Значит, даже в Райском Саду между Крузо и Пятницей может возникнуть конфликт: они не могут одновременно занимать одно и то же пространство, не вступая в физическое взаимодействие друг с другом. Выходит, что даже в Райском Саду должны существовать правила социального поведения – правила относительно подобающего размещения и передвижения человеческих тел. Что же касается пространства за пределами Райского Сада, где существует постоянный недостаток благ, то там должны существовать правила, которые регулировали бы не только пользование собственными телами, но и всеми благами, которые могут быть в недостатке, чтобы разрешить все возможные конфликты. Это и есть проблема социального устройства.

II. Решение: частная собственность и первоначальное присвоение

В истории социальной и политической мысли предлагались разнообразные решения проблемы социального устройства. То, что этих предложений много и то, что они противоречат друг другу, возможно говорит об иллюзорности единственного «правильного» решения. Но я всё же попытаюсь продемонстрировать: верное решение существует. И тут не нужно прибегать к моральному релятивизму. Решение это известно уже в течение сотен лет, если не гораздо дольше.[1] В наше время это старое и простое решение наиболее чётко и убедительно было сформулировано Мюрреем Н. Ротбардом.[2]

Начну с формулировки решения, – сначала для особого случая относительно Райского Сада, а затем для общего случая относительно «реального» мира, в котором блага редки, – и далее перейду к объяснению того, почему именно это решение, и никакое другое, является верным.

В Райском Саду решение выглядит как простое правило, которое гласит, что любой человек может размещать своё тело там, где пожелает, или перемещать его туда, куда пожелает, при условии, что никто уже не находится на этом месте и не занимает его. А за пределами Райского Сада, где блага становятся редкими, решение представлено следующим правилом: каждый человек является настоящим собственником своего физического тела, а также всех мест и природных благ, которые он занимает или использует посредством своего тела, при условии, что никто уже не занял или не использовал те же места и блага до него. Такое владение человека «первоначально присвоенными» местами и благами предполагает его право на использование и преобразование этих мест и благ таким образом, какой является для него приемлемым, при условии, что он не меняет принудительным путём физическую целостность других мест и благ, первоначально присвоенных другим лицом. То есть если место или благо уже было кем-то присвоено, выражаясь словами Джона Локка, с помощью «смешивания труда» с ними, то получить во владение такие места и блага можно только путём добровольной – договорной – передачи права собственности на них предыдущим владельцем владельцу следующему.

Учитывая широкое распространение морального релятивизма, стоит сказать, что эта мысль о первоначальном присвоении и частной собственности как решении проблемы социального устройства, находится в полном соответствии с нашей моральной «интуицией». Не абсурдно ли утверждать, что человек не должен являться настоящим владельцем своего тела, а также мест и благ, которые он первоначально, т. е. раньше кого-либо другого, присваивает, использует и/или производит посредством своего тела? Кто ещё, если не он, должен быть их владельцем? И разве не очевидно, что преобладающее большинство людей – включая детей и людей примитивных – на самом деле действуют согласно этих правил, и делают это как нечто само собой разумеющееся?

Моральная интуиция, при всей её значимости, не является подтверждением. Однако существует подтверждение того, что наша моральная интуиция отвечает действительности.

Если вы утверждаете, что А не является собственником своего тела, а также мест и благ, первоначально им присвоенных и/или произведённых посредством этого тела, либо благ, полученных на добровольной (договорной) основе от предыдущего владельца, то существует только два варианта, в которых это возможно. Первый вариант - другое лицо, Б, должно быть признано владельцем тела А, а также мест и благ, присвоенных, произведённых или полученных А. Второй вариант - и А и Б, должны считаться равноправными совладельцами всех тел, мест и благ.

В первом случае статус А понижается до положения раба Б и объекта эксплуатации для него. Б становится владельцем тела А и всех мест и благ, присвоенных, произведённых и полученных А, и А, в свою очередь, не становится владельцем тела Б, а также мест и благ, присвоенных, произведённых и полученных Б. Таким образом возникает два категориально разных класса людей – недочеловеки, такие как А, и сверхчеловеки, такие как Б, – для которых действуют разные «законы». Из-за этого такой порядок не может считаться правилами человеческой этики, одинаково применимыми к любому человеку именно как к человеческому существу (рациональному животному). С самого начала подобный порядок не может считаться повсеместно признанным, а значит, не может воплощать в себе закон. Для того чтобы порядок претендовал на положение закона – справедливого порядка, – он обязательно должен одинаково и повсеместно применяться к любому человеку.

В случае повсеместного и равноправного совладения действовал бы закон, равный для всех. Но такая альтернатива имела бы ещё более страшный недостаток, поскольку, если бы она стала применяться, человечество погибло бы сразу же (поскольку любая человеческая этика должна предполагать возможность для человечества выжить, эту альтернативу также следует отклонить). Любое человеческое действие требует определённых средств (по крайней мере, человеческого тела и пространства для него), а если бы все блага находились в совместном владении всех людей, то никому, никогда и нигде, не разрешалось бы сделать ничего без предварительного разрешения каждого из остальных совладельцев. А как кто-либо может дать разрешение, если он не является единственным собственником своего тела (включая голосовые связки), с помощью которого он и должен выразить своё согласие? На самом деле, ведь ему же нужно согласие других для того, чтобы дать своё, а эти другие не могут дать разрешение, не получив сначала разрешение от него, и так всё время.

Такая праксиологическая невозможность «абсолютного коммунизма», как назвал этот вариант событий Ротбард, приводит меня к альтернативному способу пояснения того, что первоначальное присвоение и частная собственность являются единственно верным решением проблемы социального устройства.[3]

Итак, имеют ли люди какие-либо права, и, если имеют, то какие, можно решить только в процессе аргументации (обмена предложениями). Обоснование – доказывание, предположение, опровержение – является аргументированным обоснованием. Любой, кто будет отрицать это предложение, будет вовлечён в перформативное противоречие, поскольку его отрицание будет уже само по себе аргументом. Даже этический релятивист должен будет принять первое предложение как априорность аргументации.

Из бесспорного принятия – придания статуса аксиомы – априорности аргументации следуют два одинаково важных вывода. Во-первых, из априорности аргументации следует, что не существует никакого рационального решения проблемы конфликта, возникшего из-за редкости ресурсов. Предположим, что в сценарии с Крузо, описанном мной ранее, Пятницей звали не человека, а гориллу. Очевидно, что у Крузо мог возникнуть конфликт с Пятницей-гориллой по поводу его тела и занимаемого им пространства так же, как он мог возникнуть и с Пятницей-человеком. Горилла вполне может захотеть занять то же место, которое уже занял Крузо. В этом случае, по крайней мере, если горилла будет такой, какими мы обычно знаем горилл, рационального решения конфликта существовать не будет. Либо горилла оттолкнёт, придавит или уничтожит Крузо, – и это будет решение проблемы, придуманное гориллой, – либо Крузо присмирит, отгонит, ударит или убьёт гориллу, – и это будет решение проблемы, придуманное Крузо. В таком случае действительно можно говорить о моральном релятивизме. Но лучше рассматривать эту ситуацию как ситуацию, в которой вопроса справедливости и рациональности просто не возникнет, то есть это ситуация, которая выходит за пределы морали. Пятница-горилла создаст для Крузо технические, но не моральные проблемы. У него не будет другого выбора, кроме как научиться успешно управлять движениями гориллы и контролировать их, как бы он научился управлять неодушевлёнными объектами вокруг себя.

Только если обе стороны конфликта могут вступать в дискуссию друг с другом, можно говорить о проблеме морали, и только тогда вопрос о том, существует ли решение этой проблемы, является резонным вопросом. Только если Пятница, вне зависимости от своего физического облика, способен на дискуссию (даже если он всего раз показал, что способен на неё), его можно назвать рационально мыслящим, а вопрос по поводу того, существует ли верное решение проблемы социального устройства, будет иметь смысл. Ни от кого нельзя ожидать, что он даст какой-либо ответ тому, кто не задавал вопроса, или, ещё точнее, кто никогда не высказывал свою собственную релятивистскую точку зрения в форме аргумента. При этом, этот «другой» не должен считаться животным или растением, и к нему не должны относиться, как к животному или растению, то есть существу вне морали. Если это другое существо может, когда нужно, делать паузы в своей деятельности и реагировать словом «да» или «нет» на то, что ему сказали, тогда мы и должны (owe) отвечать ему, и, соответственно, утверждать, что наш ответ является верным для обеих сторон, вовлечённых в конфликт.

Более того, из априорности аргументации следует, что правильность всего, что допускается в процессе аргументации как логическое и праксиологическое непременное условие, не может, в свою очередь, оспариваться, без попадания во внутреннее (перформативное) противоречие.

Обмен предложениями подразумевает не выдвижение каких попало предложений, а, скорее, специфическую человеческую деятельность. Дискуссия между Крузо и Пятницей требует, чтобы каждый из них имел эксклюзивный контроль над своим телом (мозгом, голосовыми связками и т. д.) и пространством, занимаемым их телами, а также обоюдно признавалось, что каждый имеет этот контроль. Никто не может предложить что-нибудь и ожидать от другой стороны, что та убедится в правильности его предложения или станет его отрицать и предлагать что-то другое, пока не будет предполагаться, что он и его оппонент обладают правом на эксклюзивный контроль над своими телами и пространством, ими занимаемым. По существу, именно обоюдное признание пропонентом и оппонентом их собственности в виде их тел и пространства, ими занимаемого, и является специфической особенностью всех дискуссий, в процессе которых выдвигаются предложения. Более того, это право на собственность в виде тела и пространства, им занимаемого, должно априори (или бесспорно) считаться справедливым как пропонентом, так и оппонентом. Любой, кто прямо перед оппонентом станет утверждать, что какое-нибудь предложение является верным, уже предполагает, что и он, и его оппонент обладают эксклюзивным контролем над своими телами и пространством, ими занимаемым, хотя бы для того, чтобы сказать: «Я заявляю, что вот это и вот это является правдой, попробуй доказать, что я не прав».

Более того, точно так же невозможно считать сколько-нибудь значимыми высказывания того, кому не разрешается владеть (единолично контролировать) другими редкими ресурсами (кроме собственного тела и пространства, им занимаемого). Если бы у людей не было такого права, все мы сразу же вымерли бы, и проблемы справедливых правил – как и любой другой человеческой проблемы – просто не существовало бы. Итак, тот факт, что мы живы, говорит о том, что права собственности на другие вещи существуют. Ни один из живых, не станет с этим спорить.

К тому же, если человеку не разрешают получить собственность в виде благ и мест путём первоначального присвоения, т. е. путём установления предметной (очевидной для всех) связи между собой и определённым благом и/или местом раньше, чем это сделает кто-либо другой, а вместо этого собственность на такие блага и места передаётся тому, кто решил воспользоваться ими позже, то никому никогда нельзя будет начинать пользоваться каким-либо благом, пока он не получит согласия того, кто решил воспользоваться им позже. Но как тот, кто пришёл позже, может давать согласие на действия того, кто пришёл раньше? Кроме того, каждому пришедшему позже потребуется согласие пришедшего ещё позже и так далее. То есть ни мы или наши предки, ни наши потомки не смогли бы выжить, если бы люди следовали этому правилу. Но для того, чтобы человеку оспорить что-нибудь, – в настоящем, прошлом или будущем, – выживание все-таки должно быть возможным, то есть, эти права собственности должны быть постоянными и независящими от количества людей, которых они касаются. Права собственности обязательно должны восприниматься как то, что возникло вследствие действий определённых индивидов в определённый промежуток времени и в определённом месте. В противном случае, никто не смог бы сказать что-либо в определённый промежуток времени и в определённом месте, и никто не смог бы ответить этому человеку. Высказывание о том, что правило этики частной собственности относительно первого пользователя и первого владельца можно проигнорировать или посчитать необоснованным, предполагает перформативное противоречие, ведь если кто-то может так высказаться, значит этот человек существует как независимая единица, способная принимать решения в определённый промежуток времени и в определённом месте.[4]

III. Ложные понятия и разъяснения

Согласно такому пониманию частной собственности, владение собственностью означает единоличный контроль определённого лица над определёнными физическими объектами и местами. И наоборот, нарушение прав собственности означает нанесение физического ущерба против воли владельца или уменьшение предметов и территорий, которые принадлежат другим лицам. Для сравнения, существует широко распространённое мнение, что ущерб, способствующий изменению ценности (или цены) или снижение ценности (или цены) чьей-то собственности тоже являет собой наказуемое деяние.

Что касается (не)совместимости обеих позиций, легко понять, что почти каждое действие индивида может поспособствовать изменению ценности (цены) чьей-то собственности. Например, если лицо А заходит на рынок труда или брачный рынок, это может изменить ценность лица Б на этом рынке. Если у А меняется его относительная оценка пива и хлеба или он сам решает стать пивоваром или пекарем, это способствует изменению ценности собственности других пивоваров и пекарей. Согласно мнению, что нанесение ущерба, способствующего изменению ценности, это нарушение прав, А совершил бы наказуемое деяние по отношению к пивоварам или пекарям. Если А виновен, то Б, а также пивовары и пекари должны обладать правом защищать себя от действий А, а их защитные действия могут заключаться только в физическом вмешательстве в пространство А и его собственности. Б должен обладать разрешением запретить А входить на рынок труда или брачный рынок, а пивовары и пекари должны иметь разрешение физически не давать А тратить деньги так, как он считает нужным для себя. Получается, что в этом случае физический ущерб или уменьшение собственности других не может рассматриваться как наказуемое деяние, поскольку физическое вмешательство и уменьшение собственности являются защитными мерами, они считаются законными. Но если физическое вмешательство и уменьшение собственности являются нарушением прав, то Б или пивовары и пекари не могут защищать себя от действий А, поскольку его действия – его вхождение на рынок труда и брачный рынок, изменение им оценки пива и хлеба или открытие им пивоварни или пекарни – не касаются физической неприкосновенности Б или целостности собственности пивоваров или пекарей. Если они при этом всё-таки защищают себя физически, значит право на защиту есть и у А. Но, в таком случае, мы не можем считать наказуемым деянием способствование изменению ценности собственности других людей. Третьего варианта не существует.

Эти две позиции относительно прав собственности не только несовместимы. Правильность мнения о том, что человек может быть собственником ценности или цены дефицитных благ просто невозможно доказать. Человек может контролировать свои действия для того, чтобы они не привели к изменению физических свойств собственности другого человека, но он не может контролировать свои действия так, чтобы они не повлияли на ценность (или цену) собственности кого-то другого. Это определяют как раз другие люди, опираясь на свою оценку. Следовательно, невозможно знать наперёд, являются ли запланированные кем-то действия допустимыми. Чтобы убедиться в том, что чьи-то действия не изменят ценность ещё чьей-то собственности, нужно было бы опрашивать всё население планеты, и человек не смог бы начать действовать, пока не было бы достигнуто всемирного консенсуса. Человечество вымерло бы задолго до завершения этого процесса.

К тому же, высказывание утверждения о том, что человек имеет право собственности на ценность вещей, содержит противоречие, ведь для того, чтобы доказать, что такое предположение является верным, – повсеместно признанным, – нужно допустить, что действовать можно ещё до того, как на это будет выдано разрешение. В противном случае, невозможно было бы вообще что-нибудь предложить. Но ведь если кому-то разрешается выдвинуть предложение, – и никто другой не сможет отклонить его, не вступая в противоречия, – то это возможно только потому, что существуют физические границы собственности, т. е. границы, которые каждый может увидеть и независимо признать, абсолютно не опираясь на субъективную оценку других.[5]

Ещё одно такое же неверное толкование понятия частной собственности касается классификации действий, как бы являющихся допустимыми или недопустимыми исключительно в зависимости от физического эффекта, который они производят, т. е. без учёта того, что каждое право собственности имеет историю (темпоральный генезис).

Если А наносит физический ущерб собственности Б (например, путём загрязнения воздуха или создания шума), то на эту ситуацию можно посмотреть по-разному, в зависимости от того, чьи права собственности были установлены раньше. Если сначала существовала собственность А, и если он совершал спорные действия ещё до того, как рядом возникла собственность Б, то тогда А может продолжать осуществлять свою деятельность. Таким образом, у А есть преимущество. Б с самого начала обзавёлся собственностью, где грязно или громко, если Б хочет, чтобы там было чисто и тихо, он должен платить А за эти удобства. И наоборот, если сначала существовала собственность Б, то А должен прекратить свою деятельность, а если он не хочет делать этого, он должен платить Б за возможность совершать действия дальше. Любое другое правило является невозможным и недопустимым, поскольку, пока человек жив и в сознании, он не может не действовать. Тот, кто пришёл раньше, не может ждать того, кто придёт позже, чтобы получить его разрешение до того, как начать что-то делать. Он должен иметь возможность действовать сразу же. И если рядом не существует никакой другой собственности, кроме его личной (потому что тот, кто придёт позже, ещё не пришёл), то его сфера деятельности условно может ограничиваться только законами природы. Тот, кто пришёл позже, может лишь оспорить законность действий того, кто пришёл раньше, если он сам является владельцем благ, на которые эти действия повлияли. Однако, в данном случае, это подразумевает невозможное — то, что человек может быть собственником никому не предназначенных вещей, т. е. что он может владеть вещами, которые ещё никто не обнаружил и не присвоил физическим путём.

IV. Экономика частной собственности

Понятие частной собственности не только отвечает нашей моральной интуиции и является единственным решением проблемы социального устройства, понятие частной собственности – это также основа экономического процветания и «социального благополучия». Пока люди действуют в соответствии с правилами, основывающимися на понятии частной собственности, социальное благополучие возможно.

Любой акт первоначального присвоения улучшает благополучие того, кто этот акт осуществил (по крайней мере, так предполагается), в противном случае, человек его не совершал бы. И в то же время, никому не стало хуже от этого действия. Любой другой мог бы присвоить те же блага и территории, если бы только решил, что они ограничены в количестве и, таким образом, ценны. Но поскольку никто другой не осуществил такого присвоения, то ничьё благополучие из-за первоначального присвоения не пострадало. Таким образом, так называемый критерий Парето (который означает, что говорить об улучшении «социального благополучия» допустимо лишь в том случае, когда определённые изменения улучшают личное благополучие хотя бы одного человека, не делая при этом хуже другим), соблюдается. Акт первоначального присвоения отвечает этому требованию. Он улучшает благосостояние одного человека, то есть того, кто присваивает, не уменьшая физического богатства (собственности) других. Другие имеют такое же количество собственности, как и раньше, а тот, кто присвоил себе данные блага, получил новую, ранее не существующую собственность. Пока мы видим, что акт первоначального присвоения всегда улучшает социальное благополучие.

Любое последующее действие с первоначально присвоенными благами и территориями улучшает социальное благополучие, неважно, что человек делает со своей собственностью, он делает это, чтобы улучшить своё благополучие. Это касается случая, когда он потребляет то, что у него в собственности, или создаёт новую собственность. Каждое действие, направленное на производство, возникает из желания производителя трансформировать менее ценный объект в более ценный. Пока действия, направленные на потребление и производство, не приводят к физическому ущербу или уменьшению собственности, принадлежащей другим, считается, что они улучшают социальное благополучие.

Ну и, наконец, каждый добровольный обмен (передача) присвоенной или произведённой собственностью между владельцами улучшает социальное благополучие. Обмен собственностью возможен только тогда, когда оба владельца хотят то, что они должны получить после обмена, больше, чем то, что они отдают. Два человека делают вклад в благополучие с каждым обменом собственностью и собственность других людей не изменяется.

В противоположность этому, любое вмешательство в институт частной собственности должно привести к ухудшению социального благополучия.

В случае с абсолютным и равноправным совладением – абсолютным коммунизмом вместо частной собственности – человечество немедленно погибнет, поскольку абсолютное совладение означало бы, что никому нельзя ничего делать и никому нельзя никуда двигаться. Любое отклонение от порядка частной собственности означает движение в сторону порядка неравного доминирования и гегемонии. То есть это было бы устройство, при котором один человек или группа людей – правители, эксплуататоры или сверхчеловеки – могли бы получать собственность не путём первоначального присвоения, производства или обмена, а другими способами, в то время как другой человек или группа людей – управляемые, эксплуатируемые или недочеловеки – не имели бы права делать то же самое. Таким образом, пока такая гегемония возможна, она будет приводить к ухудшению благополучия и относительному обнищанию.

Если А разрешается получить благо или территорию, которые Б присвоил себе ранее, то благополучие А улучшается за счёт равноценного ухудшения благополучия Б. Критерий Парето не соблюдается, социальное благополучие не является оптимальным. То же самое с формами гегемонического строя. Если А не даёт Б первоначально присвоить природный объект, который до этого никому не принадлежал, если А может получить блага, произведённые Б без согласия Б, если А может запретить Б делать то, что он может делать с благами, которые он присвоил или произвёл (условие, что никому нельзя наносить физический ущерб или уменьшать чью-то собственность не в счёт), – в каждом из этих случаев есть «победитель», А, и «проигравший», Б. В каждом случае А увеличивает свою собственность за счёт того, что Б теряет собственность в соответствующих размерах. Ни в одном из случаев не соблюдается критерий Парето, и в результате социальное благополучие не является оптимальным.

Более того, гегемония и эксплуатация ведут к уменьшению будущего производства. Любой строй, который наделяет того, кто не присваивает, не производит и не торгует, функциями контроля, частичного или полного, над присвоенными, произведёнными или полученными в процессе торговли благами, обязательно приводит к уменьшению будущих актов первоначального присвоения, производства и взаимовыгодной торговли. Для человека, который присваивает, производит или торгует эти действия означают определенные издержки. В гегемонической системе издержки этих действий увеличиваются, а издержки тех, кто не предпринимает этих действий уменьшаются. Текущее потребление и досуг становятся более привлекательными по сравнению с производством (будущим потреблением), а уровень производства становится ниже, чем он был бы при иных условиях. Что касается правителей, тот факт, что они могут увеличить своё богатство путём конфискации присвоенной, произведённой или полученной другими на добровольной основе собственности, приведёт к расточительному использованию собственности при её переходе в их руки. Поскольку им разрешается пополнить своё будущее богатство за счёт конфискации (налогов), то их временное предпочтение будет расти и будет поощряться текущее потребление. Правители не будут использовать свои блага «продуктивно», соответственно, ресурсы будут использоваться все более нерационально, ошибки будут случаться чаще, экономические потери - расти.

V. Классическое происхождение

Как мы сказали в самом начале, этика и экономика частной собственности, упомянутые выше, не претендуют на оригинальность. Эти понятия являются современным выражением «классической» традиции, уходящей корнями к Аристотелю, римскому праву, Фоме Аквинскому, поздней испанской схоластике, Гроцию и Локку.[6]

В отличие от коммунистической утопии в Республике Платона, в Политике Аристотеля подаётся исчерпывающий перечень сравнительных преимуществ частной собственности. Во-первых, частная собственность является более продуктивной. «О том, что является обычным для наибольшего количества, заботятся меньше всего. Люди обращают внимание в основном на то, что им принадлежит; они проявляют меньше заботы об общественных вещах, ну или проявляют её только в той степени, в какой это нужно лично им. Даже если для пренебрежения нет других причин, люди всё равно не выполняют свой долг, когда знают, что кто-то другой может выполнить его за них».[7]

Во-вторых, частная собственность помогает избежать конфликтов и способствует миру. Когда у людей есть собственные сферы интересов, «они не имеют общих оснований для ссор, а количество их интересов растёт, поскольку каждый человек чувствует, что он посвящает себя тому, что является его собственностью».[8] «И на самом деле, вследствие наблюдений установлен тот факт, что те, кто владеют общественной собственностью, разделяя между собой руководство ей, гораздо чаще не в ладах друг с другом, чем те, кто владеет собственностью обособленно».[9] К тому же, частная собственность существовала всегда и везде, и нигде спонтанно не возникали коммунистические утопии. И, наконец, частная собственность способствует развитию таких добродетелей, как доброжелательность и благородство. Она помогает людям быть доброжелательными и благородными со своими друзьями, которые нуждаются.

Римское право, начиная с Закона двенадцати таблиц, и заканчивая Кодексом Феодосия и Сводом Юстиниана, признавало право на частную собственность как практически абсолютное. Собственность возникала из неоспоримого владения, право преждепользования устанавливало ограничения на пользование, владелец имущества мог поступать со своей собственностью, так, как считал нужным, а также признавалась свобода договора. И ещё, согласно римскому праву, существовали «национальное» (римское) право – ius civile – и «международное» право – ius gentium.

Вклад христианства в эту классическую традицию, – внесённый Фомой Аквинским и поздней испанской схоластикой, а также протестантами Гуго Гроцием и Джоном Локком, – имеет двоякий характер. Для Аристотеля было типичным считать рабство природным явлением. Западная – христианская – цивилизация, за исключением некоторых случаев, всегда была обществом свободных людей. Поэтому, для Фомы Аквинского и Локка каждый человек имел право собственности на себя (самопринадлежность). Более того, Аристотель и вся классическая цивилизация в целом с презрением относились к труду, торговле и накопительству. Христианская церковь, напротив, превозносила добродетель труда. Соответственно, для Фомы Аквинского и Локка обработка, использование и культивирование неиспользованной ранее земли — это то, что порождает собственность.

У этой классической теории частной собственности, основанной на самопринадлежности, первоначальном присвоении (самообеспечении) и договорных отношениях (передаче права собственности) продолжали появляться выдающиеся пропоненты, такие как Ж. Б. Сэй. Однако, прямо с высоты своего влияния, начиная с восемнадцатого столетия, и до недавнего времени, когда широкую признательность получило движение сторонников Ротбарда, классическая теория соскользнула в небытиё.

В течение двух столетий экономика и этика (политическая философия) отдалялись от своего общего происхождения из доктрины естественного права и становились интеллектуальными сферами, которые, казалось бы, не имели друг с другом ничего общего. Экономика была свободной от оценочных суждений «позитивной» наукой. Она задавала вопрос – «какие средства подходят для достижения заданной (предполагаемой) цели?». Этика была «нормативной» наукой (если была наукой вообще). Она задавала вопрос – «какие цели (и какие средства) каждый имеет право выбирать?». В результате такого разделения понятие собственности исчезло из обеих дисциплин. Для экономистов собственность выглядела как что-то слишком нормативное, для политических философов понятие собственности попахивало скучной экономикой.

Ротбард показал, что таким элементарным экономическим терминам, как прямой и непрямой обмен, рынки и рыночные цены, а также агрессия, преступление, нарушение и обман, невозможно дать определение без теории собственности, равно как и понять их. Невозможно также сформулировать известные экономические теоремы, относящиеся к этим явлениям, не прибегая к понятиям собственности и имущественных прав. Определение и теория собственности должны идти впереди определений и формулировки всех остальных экономических терминов и теорем.

Уникальный вклад Ротбарда, начиная с начала 1960-х, и до его смерти в 1995 г., заключался в повторном открытии того, что собственность и имущественные права являются общей основой для экономики и политической философии, а также в систематическом возобновлении и принципиальной интеграции современной, маржиналистской экономики и политической философии естественного права в единую социальную науку: либертарианство.

V. Чикагские противоречия

В то время, когда Ротбард возвращал понятие частной собственности на центральные позиции в экономике и снова пытался объединить экономику и этику, другие экономисты и теоретики права из Чикагского университета, такие как Рональд Коуз, Гарольд Демсец и Ричард Познер, также начинали обращать своё профессиональное внимание на тему собственности и имущественных прав.[10]

Но если для Ротбарда частная собственность и этика логически стояли выше экономики, то для остальных, упомянутых выше, частная собственность и этика подчинялись экономике и экономической оценке. Согласно утверждениям Познера, всё, что улучшает социальное благополучие, является справедливым.[11]

Разницу между этими двумя подходами можно проиллюстрировать с помощью описанного Коузом случая: железная дорога проходит возле фермы. Паровоз выпускает искры, нанося ущерб урожаю фермера. Что делать в таком случае?

С классической точки зрения, нужно установить, кто был на этом месте первым – фермер или железная дорога? Если первым здесь был фермер, он мог бы заставить сделать так, чтобы железная дорога прекратила функционировать, или потребовать компенсацию. Если первой была железная дорога, то поезда имели бы право и дальше производить искры, а фермер должен был бы заплатить за то, чтобы они прекратили это делать.

С точки зрения Коуза, тут нельзя дать однозначный ответ. Во-первых, Коуз «решительно» заявляет, что не имеет значения, как распределены имущественные права и обязательства, пока они распределены и соблюдаются (что является нереальным) так, что трансакционные издержки равняются нулю.

Коуз утверждает, что неверно думать о фермере и железной дороге, как о «правильном» и «неправильном» (виновном), как об «агрессоре» и «жертве». «Обычно в такой ситуации считается, что А наносит ущерб Б, и тут нужно решить: как приструнить А? Но это неправильно. Мы имеем дело с проблемой естественной взаимообратимости. Избежание ущерба для Б означало бы нанесение ущерба А. На самом деле следует решить вопрос: стоит ли допускать, чтобы А наносил ущерб Б, и стоит ли допускать, чтобы Б наносил ущерб А? Проблема состоит в том, чтобы избежать нанесения более серьёзного ущерба.»[12]

Так, наделяя А и Б равными моральными правами, мы предполагаем, что для распределения экономических ресурсов не имеет значения, кому первому принадлежали права собственности. Предположим, ущерб относительно урожая фермера, А, составляет $1000, а стоимость устройства для задержания искр (УЗИ) для железной дороги, Б, составляет $750. Если Б оказывается виновным в нанесении ущерба урожаю, то он должен установить УЗИ или прекратить свою деятельность. Если Б оказывается невиновным, то А должен будет заплатить сумму между $750 и $1000 за то, чтобы Б установил УЗИ. Оба варианта предполагают установку УЗИ. Теперь предположим, что цифры поменялись местами: ущерб для урожая составляет $750, а УЗИ стоит $1000. Если Б окажется виновным, он заплатит $750, но не установит УЗИ. И если Б будет невиновным, то А не сможет заплатить Б достаточную сумму денег для установки УЗИ. И опять у нас две ситуации с одним результатом: никакого УЗИ не будет. Таким образом, вне зависимости от того, как первоначально распределились имущественные права, согласно Коузу, Демсецу и Познеру, распределение факторов производства останется неизменным.

Во-вторых, что касается единственного реалистичного случая положительных трансакционных издержек, Коуз, Демсец и Познер требуют, чтобы суды предоставляли права собственности спорящим сторонам таким образом, чтобы «богатство», или «стоимость произведённой продукции» были максимизированы. В случае, который мы только что рассмотрели, это означает, что если стоимость УЗИ ниже, чем сумма ущерба для урожая, то суд должен остаться на стороне фермера и признать железную дорогу виновной. И если стоимость УЗИ выше, чем сумма ущерба для урожая, то суд должен перейти на сторону железной дороги и признать виновным фермера. Познер предлагает другой пример. Завод выпускает дым и, таким образом, снижает ценность жилого имущества. Если недвижимость стоит $3 миллиона, а передислокация завода – $2 миллиона, то завод должны признать виновным и заставить его владельцев перенести его в другое место. Но если поменять цифры местами – цена недвижимости падает до $2 миллионов, а передислокация завода стоит $3 миллиона, – значит, завод может оставаться и продолжать выпускать дым.

И абсолютное, и нормативное утверждения чикагской школы теории права и экономики не могут быть признаны.[13] Что касается заявления о том, что неважно, кому первоначально принадлежат права собственности, то тут можно дать три ответа. Во-первых, Коуз не может не признать, что и для фермера, и для железной дороги имеет значение, кому первому принадлежали права, и какие права. Важно не только то, как распределены ресурсы, но и то, кто ими владеет.

Во-вторых, что ещё более важно, для ценности общественного производства фундаментальную роль играет то, как присваиваются права собственности. Ресурсы, распределённые на производственных предприятиях, не просто предоставляются. Они сами являются результатом предшествующих актов первоначального присвоения и производства, а в каком количестве будут осуществлены первоначальное присвоение и производство, зависит от инициативы тех, кто присваивает и производит. Если те, кто присваивает и производит, являются абсолютными собственниками того, что они присвоили или произвели, т. е. если они, присваивая и производя, не несут никакой вины перед теми, кто пришёл позже них, то уровень благосостояния максимизируется. С другой стороны, если те, кто первоначально присвоил или произвёл блага, могут быть признаны виновными перед теми, кто пришёл позже, как говорится в доктрине «взаимообратимости ущерба» Коуза, то стоимость производства будет ниже, чем в противном случае. То есть доктрина о том, что «это не имеет значения», является контрпродуктивной по отношению к поставленной цели максимизации богатства.

В-третьих, утверждение Коуза о том, что на использование ресурсов не влияет изначальное распределение прав собственности, не совсем соответствует действительности. Можно на самом деле привести контрпримеры. Предположим, что фермер не теряет $1000 на урожае из-за железнодорожных искр, но он теряет цветник, который стоит для него $1000, но не имеет никакой ценности для других. Если суд признает виновной железную дорогу, то будет установлено УЗИ стоимостью $750. Если же суд не признает железную дорогу виновной, УЗИ установлено не будет, поскольку у фермера просто нет денег для того, чтобы заплатить железной дороге, чтобы они поставили УЗИ. Распределение ресурсов может быть разным, в зависимости от первоначального присвоения имущественных прав.

Точно так же, на нормативное заявление чикагской школы о том, что суды должны предоставлять права собственности таким образом, чтобы максимизировать общественное богатство, можно отреагировать тремя способами. Во-первых, любое межличностное сравнение невозможно с точки зрения науки, но при этом получается, что суды вынуждены будут выполнять такие сравнения всякий раз, когда они выполняют анализ расходов и доходов. Такой анализ является настолько же произвольным, насколько произвольными являются предположения, на которые он опирается. Например, можно предположить, что психологические издержки можно проигнорировать, а предельная полезность денег является постоянной и одинаковой для всех.

Во-вторых, как нам показывают многочисленные примеры, приведённые выше, суды предоставляют права собственности по-разному, в зависимости от того, как изменяются рыночные данные. Если стоимость УЗИ ниже, чем размера ущерба относительно урожая, то прав фермер, а если стоимость УЗИ выше, чем размер ущерба, права железная дорога. То есть разные обстоятельства будут по-разному влиять на перераспределение имущественных прав. Никто никогда не может быть уверен в том, что он собственник.[14] Правовая неопределённость становится постоянной. Это не кажется ни справедливым, ни экономически выгодным. Кроме того, кто, будучи в здравом уме, обратится в суд, который провозгласил, что может с течением времени перераспределить существующие имущественные права, в зависимости от изменений условий на рынке?

И, наконец, этика не просто должна оставаться постоянной и стабильной при изменяющихся обстоятельствах, этика должна позволять людям принимать решение относительно «честности или нечестности» действия ещё до его совершения, и она должна касаться того, что находится под контролем человека, который это действие совершает. Так и происходит в случае с этикой классической частной собственности с её принципом первого использования и первого владения. Согласно такой этике, честные действия означают, что человек использует только те средства, которые он получил честным путём, т. е. средства, первоначально присвоенные, произведённые или полученные от предыдущего владельца на договорной основе, и что он использует их так, что собственности других не наносится никакого физического ущерба. Каждый человек может предварительно определить, выполняется ли это условие, и он может контролировать, приносят ли его действия физический ущерб собственности других. И совершенно наоборот, этика максимизации богатства проигрывает в обоих отношениях. Никто не может предварительно определить, приведут ли его действия к максимизации общественного богатства. Если это и можно определить, то только по факту. Точно так же никто не может проконтролировать, чтобы его действия привели к максимизации общественного богатства. Приведут они к этому или нет – зависит от действий и оценок других. И опять же, кто, будучи в здравом уме, понадеется на приговор суда, который не может предварительно сказать, как действовать честно и как избежать совершения нечестных поступков, а судит по факту, после того, как действие свершилось?

[1] См. раздел V.

[2] См. Murray N. Rothbard, Man, Economy, and State (Auburn, Al.: Mises Institute, 1993 [1962]); автор тот же,

Power and Market (Kansas City: Sheed Andrews & McMeel, 1977 [1970]); автор тот же, The Ethics of Liberty

(New York: New York University Press, 1998 [1982]); автор тот же, Egalitarianism as a Revolt against Nature

and other Essays (Auburn, Al.: Mises Institute, 2000 [1974]); автор тот же, The Logic of Action, 2 vols.

(Cheltenham, UK: Edward Elgar, 1997).

[3] См. также Hans-Hermann Hoppe, A Theory of Socialism and Capitalism (Boston: Kluwer Academic

Publishers, 1989); тот же автор, The Economics and Ethics of Private Property (Boston: Kluwer Academic

Publishers, 1993).

[4] Обратите внимание на то, что предложенное решение проблемы социального устройства носит характер естественного права – частная собственность и её получение с помощью первоначального присвоения являются не просто условностями, а необходимыми законами (в соответствии с природой человека как рационального животного). Условность существует для достижения цели, и ей есть альтернатива. Например, латинский алфавит служит для письменной коммуникации. Ему есть альтернатива – кириллический алфавит. Поэтому мы называем его использование условностью. Каково назначение норм? Это избежание конфликта из-за использования ограниченных в количестве физических предметов. Нормы, ведущие к конфликту, противоречат самому назначению норм. Если принять во внимание цель, которая состоит в избежании конфликта, можно увидеть, что частной собственности и первоначальному присвоению альтернативы нет. При отсутствии изначальной гармонии между субъектами конфликта можно избежать только в том случае, если все блага всегда находятся в частном владении определённых индивидов, и при этом всегда понятно, кто чем владеет, а кто чем не владеет. Конфликты также избегаются с самого начала истории человечества, если блага получают в частную собственность путём первоначального присвоения (а не путём простого провозглашения или высказываний тех, кто пришёл взять эти блага позже).

[5] Если никто не может совершать действия при условии, что абсолютно все люди владеют ценностью его собственности, значит, практически возможно, что одно лицо или группа А владеет ценностью его собственности и может определять, что может или не может делать другое лицо или группа, Б, с вещами, которые находятся под его или их контролем. Но это означает, что Б не «владеет» ни ценностью, ни физической целостностью вещей, которые находятся под его контролем, то есть Б и его собственность фактически находятся во владении А. Такое правило может иметь место, но оно не отвечает правилам человеческой этики, а представляет собой двуклассовую систему эксплуатации недочеловека сверхчеловеком.

[6] Для более подробной информации см. Murray N. Rothbard, Economic Thought Before Adam Smith. An Austrian Perspec

the History of Economic Thought, Volume I (Aldershot, UK: Edward Elgar, 1995); также Tom Bethell

Noblest Triumph. Property and Prosperity Through the Ages (New York: St. Martin's Press, 1998).

[7] Aristotle, Politics (Oxford: Clarendon Press, 1946), 1261b.

[8] Тот же источник, 1263a.

[9] Тот же источник, 1263b.

[10] См. Ronald Coase, The Firm, The Market, and the Law (Chicago, University of Chicago Press, 1988);

Harold Demsetz, Ownership, Control, and the Firm (Oxford: Basil Blackwell, 1988); Richard Posner, The

Economics of Justice (Cambridge: Harvard University Press, 1981).

[11] Posner, The Economics of Justice, с. 74: «проявление несправедливости (определяется) как действия, которые ухудшают благосостояние общества».

[12] Ronald Coase, "The Problem of Social Cost," в: тот же автор, The Firm, the Market, and the Law, с. 96.

Несоответствие этого утверждения морали лучше всего можно проиллюстрировать на случае, когда А насилует Б. Согласно Коузу, А не нужно сдерживать. Здесь «мы имеем дело с проблемой естественной взаимообратимости”. Не давая А наносить ущерб Б, мы наносим ущерб А, поскольку он больше не может свободно насиловать. На самом деле следует решить вопрос: стоит ли допускать, чтобы А насиловал Б, и стоит ли допускать, чтобы Б запрещал А насиловать его/её? «Проблема состоит в том, чтобы избежать нанесения более серьёзного ущерба».

[13] См. также Walter Block, "Coase and Demsetz on Private Property Rights," Journal of Libertarian

Studies, Vol.1, no. 2, 1977; тот же автор, "Ethics, Efficiency, Coasian Property Rights, and Psychic Income: A

Reply to Harold Demsetz," Review of Austrian Economics, Vol. 8, no. 2, 1995; тот же автор, "Private Property

Rights, Erroneous Interpretations, Morality and Economics," Quarterly Journal of Austrian Economics,

Vol. 3, no. 1, 2000; Gary North, The Coase Theorem: A Study in Epistemology (Tyler, Texas: Institute for

Christian Economics, 1992); тот же автор, "Undermining Property Rights: Coase and Becker," Journal of Libertarian Studies, Vol. 16, no. 4 (выход ожидается).

[14] Posner, The Economics of Justice, с. 70-71, со своей пленящей искренностью предполагает: «Абсолютные права играют важную роль в экономической теории права. … Но когда трансакционные издержки создают препятствия, признание абсолютных прав является неэффективным. …права собственности, пусть и абсолютные, (являются) зависимыми от трансакционных издержек и выступают средством или инструментом для достижения цели максимизации богатства».

Перевод Ирина Черных.

Под редакцией Владимира Золотарева

Сбор средств на переводы

Комментировать в блоге